Старец Паисий Святогорец: Когда ругать и когда хвалить ребенка?
Родители должны быть очень внимательными к тому, чтобы не ругать своих детей вечером, потому что вечером детям нечем рассеять свое расстройство. А ночная тьма омрачает состояние их души еще больше. Дети начинают думать о том, как лучше оказать сопротивление родителям. В их головы лезут разные варианты «защиты», и таким образом они могут дойти до отчаяния. А вот днем, если даже дети пригрозят своим родителям различными способами отмщения, то, выйдя на улицу, они отвлекутся, забудутся, их расстройство пройдет.
— Помогают ли детям исправиться телесные наказания?
— Насколько можно, родителям надо этого избегать. Они должны стараться добром и терпением дать ребенку понять, что он ведет себя неправильно. Только в том случае, если ребенок маленький и не понимает, что он подвергается опасности, подзатыльник идет ему на пользу – для того чтобы в следующий раз он был внимательнее. Страх получить еще один подзатыльник становится для ребенка тормозом и защищает его от опасности. Я, когда был маленьким, большую пользу получал не от отца, а от матери. Оба они любили меня и желали мне добра. Однако каждый из родителей помогал мне по-своему. Отец был человек строгий. Когда мы — дети – озорничали, он давал нам затрещины. Боль от затрещины помогала мне немножечко угомониться, однако, когда боль проходила, я забывал и о ней, и об отцовских советах. И дело было не в том, что отец меня не любил: нет, он бил меня от любви. Помню как-то раз, мне было три года, отец залепил мне такой подзатыльник, что я улетел на несколько метров! А знаете за что? Рядом с нашим домом был другой дом, в котором никто не жил. Хозяева уехали в Америку, и дом пришел в запустение. Во дворе этого дома росла смоковница, ветви которой выходили на улицу и свисали над дорогой. Дерево было усеяно плодами. Когда мы с ребятами играли на улице, к нам подошел один сосед и приподнял меня, чтобы я сорвал ему несколько смокв, потому что сам он не дотягивался до ветвей. Я сорвал пять-шесть смокв, и две из них он дал мне. Когда об этом узнал мой отец, он очень разгневался. Вот тут-то я и получил ту затрещину! Я пустился в рев. Моя мать, на глазах которой это происходило, повернулась к отцу и сказала ему: «Зачем ты бьешь ребенка? Ведь он же еще маленький, ничего не понимает! Как ты можешь спокойно слышать его плач!» — «Если бы он плакал, когда его поднимали рвать смоквы, — ответил отец, — то не плакал бы сейчас. Но, видно, и сам он хотел полакомиться чужими смоквами! Значит пусть плачет!» Да разве после этого я мог повторить то, что сделал? А вот мать, видя мои шалости, расстраивалась, однако, у нее было благородство. Видя, как я озорничаю, она отворачивалась и делала вид, что не замечает меня, для того чтобы меня не расстраивать. Однако от этой материнской «хитрости» мое сердце буквально разрывалось. «Погляди, погляди, — говорил я себе, — ты так наозорничал, а мать не только не бьет, но даже делает вид, что не видит! Нет, больше такого не повторится! Как же я смогу видеть маму снова расстроенной?» Поступая так, мать помогала мне больше, чем если бы она награждала меня подзатыльниками. Однако и сам я не злоупотреблял этим и не говорил: «Э, раз она сейчас меня не видит, дайка я пошалю и поозорничаю еще больше». А вот отец, тот нет: чуть что не так – сразу подзатыльник. Видишь как? Они оба меня любили, но благородное поведение матери помогало мне больше.
— Однако некоторые дети страшно шаловливы: они кричат, бегают, озорничают. Как их родителям избежать телесных наказаний?
— Слушай-ка, да ведь дети-то не виноваты. Детям, чтобы они нормально росли, нужен двор, в котором они могут побегать и поиграть. А сейчас несчастные детки заперты в многоэтажках и это их беспокоит. Они не могут свободно побегать, не могут поиграть, не могут порадоваться. Родителям не надо расстраиваться, если их ребенок живой. Живой ребенок имеет в себе силы, и использовав их как должно, он может очень преуспеть в жизни.
